Княжна родилась 9 октября 1827 года и росла болезненным ребенком. Уже девушкой родители повезли ее для лечения к заграничным врачам, но и те не помогли больной; там у нее даже отнялись ноги и правая рука. Княжну повезли в модный курорт того времени – Гапсаль, но после второй ванны болезнь обострилась настолько, что княжна кричала от невыносимой боли в груди и во всем теле; лицо так потемнело, что на него страшно было смотреть. Доктора предсказали скорую смерть. Но княжна обратилась с горячей молитвой к Богу и на другой день почувствовала себя здоровой.
Окончательное выздоровление свое Мария Михайловна связала с чудесным исцелением после молебна в петербургском Казанском соборе у иконы Богоматери. И с тех пор княжна серьезно никогда не болела и дожила до глубокой старости, всегда отличаясь хорошим здоровьем и выдающейся выносливостью, стала относиться к жизни серьезнее и решила впредь жить исключительно для Бога и ближних. Первым плодом души, полной веры, любви и сострадания к людям, было устройство общины сестер милосердия в селе Бурики Порховского уезда Псковской губернии – имении Дондуковых. Дальнейшее существование общины обеспечивается капиталом. При общине устраивается больница для женщин и детей-сифилитиков, так как Мария Михайловна признавала эту болезнь страшным бичом среди темного крестьянского люда. Княжна не пожелала быть начальницей в своей общине и ничем не отличалась от прочих сестер, взятых по преимуществу из крестьянок.
В Турецкую кампанию Мария Михайловна работает в действующей армии, затем опять в своей больнице среди пораженных ужасной болезнью. Сюда из дома ей часто присылали вкусные блюда или лакомства, но ей стыдно есть что-нибудь такое, чего нет у других, и все принесенное она, отдав больным. О себе она никогда не думает. Все свое имущество отдала общине, а все, что получает от родных, до последней копейки идет на бедных. Ради них она лишает себя самого необходимого. Нередко, выходя из дому тепло одетой, она возвращается совсем налегке, раздав по дороге свою теплую одежду каким-нибудь встретившимся ей несчастным. Делилась с неимущими последней сменой белья, что особенно огорчало ее мать. Как-то она возвратилась из поездки в мужском нагольном тулупе, взятом в долг на станции, – шубу свою она отдала ехавшей в вагоне больной, по бедности очень плохо одетой. Убивание плоти, – лишение себя удобств, христианское нищенство являлись дополнением к существу сестры Марии. Свое имущество она раздала, но ведь не одним кошельком можно быть полезной для ближних. Княжна воплотила в себе искреннюю предстательницу о нуждах людей, угнетенных судьбой, ходатайствовала за них, просила.
Недоступные Петропавловская и Шлиссельбургская крепости, «откуда не выходят, а выносят», перед нею раскрыли свои ужасные двери. Никакие недомогания и телесные страдания, ни опасные русские дороги, ни весенние разливы, ни зимние стужи не могли удержать ее от посещения заключенных и ссыльных даже и на далеком Севере. По ее любимому выражению, она совершенно «забывала свое метрическое свидетельство», не считалась со своими летами, и, вступив уже в девятый десяток лет жизни, немедленно шла туда, где была в ней нужда.
Чтобы чаще посещать шлиссельбуржцев, эта аристократка по рождению и положению в обществе снимает ближе к крепости комнатушку и питается только плитками шоколада и сухим печеньем, так как больная хозяйка квартиры ничего не может приготовить. И только по воскресеньям княжна уезжае к сестре, чтобы немножко откормиться.
Она посещает уголовных преступников, убийц, безвестных бродяг и проституток в больницах; бесстрашно беседует в одиночных, камерах, «самыми тяжкими; преступниками – и всюду несет Искреннее слово утешения. Порою приходится выслушать ей и площадную брань, насмешки, богохульство и выносить потоки грязи… Но лаской и теплым обращением, с любезным вниманием к нуждам озлобленных людей, поносивших ее, она, в конце концов, смягчала самые черствые, огрубевшие сердца, а затем уходила в свой крестовый поход, добывая у власть имущих облегчение и смягчение участи несчастных. Здесь тихая, мирная сестра проявляла героическую энергию, неотступно стучалась в двери духовных и мирских властей, вплоть до высших чинов. Неудачи и отказы не останавливали Марию Михайловну, она продолжала умолять и, в конце концов, благодаря своему искреннему воодушевлению и удивительной неослабной настойчивости она будила в сердцах, казалось, недоступных жалости, святые чувства сострадания. Княжна ищет убежденных священников в тюремные церкви и скорбит о недостатках работников на ниве Христовой в переполненных тюрьмах России.
Мария Михайловна осмелилась даже ходатайствовать о назначении определенных сроков для шлиссельбургских узников. Она напоминает, что самый большой срок для каторжных работ в нашем законодательстве – 20 лет, а шлиссельбуржцы сидят уже более 20 лет, и, следовательно, они все должны быть выпущены на свободу. С этой мыслью она едет к одной из Великих княгинь, обращается ко всем сановникам, а когда и это не помогло, /накануне манифеста 17 октября 1905 г. собралась подать прошение Государю, к которому обращалась уже не раз.
Мария Михайловна хлопочет о допущении сестер милосердия к уходу в тюремных больницах. Она просит епископов учреждать попечительства для облегчения участи больных узников, просит устраивать больницы при тюрьмах, санатории при монастырях для отпущенных из тюрьмы с чахоткой и другими хроническими тяжкими болезнями.
Последние дни жизни Марии Михайловны украсились новым видом заступничества за несчастных людей. Она обратила внимание на поспешность приговоров военных судов к смертным казням, особенно частым тогда, в дни усмирения возмущений. Истинная христианка, она глубоко верила, что нет таких закоренелых преступников, которые не могли бы рассчитывать на милосердие Божие и на спасение во Христе Иисусе. Тем более молодые люди, действующие по увлечению, заслуживают снисхождения. Для них вся жизнь еще впереди, и каждый из них еще может быть полезным членом общества, чему и было много примеров.
И потому Мария Михайловна дерзала ходатайствовать за приговоренных к смерти у высшего начальства, особенно когда видела молодое увлечение или даже соблазн по неопытности. Нередко она подвигала на заступничество митрополита Петербургского Антония. Даже на смертном одре княжна не переставала через своих помощниц хлопотать за осужденных на казнь и вообще оказывать им ту или другую помощь. С какой трогательной заботой Мария Михайловна вела списки имен заключенных в тюрьмах и умерших их товарищей! Она подавала их на поминовение за обедней и сама ежедневно за молитвой прочитывала их с особым вниманием.
Нечего и говорить, каким уважением и авторитетом пользовалась Мария Михайловна у заключенных. Известный шлиссельбуржец Н. А. Морозов пишет: «В древние времена она была бы христианской мученицей и святой, а в более поздние, чем ‘мы живем, она была бы тем же, чем теперь, – героиней самоотвержения и воплощением бескорыстной любви к ближним». Почти каждый из заключенных старался насколько возможно выразить свое внимание и благодарность неутомимой заступнице своей за ее желание внести в их жизнь какую-либо отраду. От своих трудов они присылали ей кто деревянную шкатулку, кто костяной крест.
Четыре последних года жизни сестры ее снедал страшный недуг – рак груди. Почувствовав, что силы ослабевают, она удвоила свою энергию, как бы опасаясь, что не успеет сделать все “Намеченное ею. Желание и радость помочь другим жили в ней так сильно, что даже в минуты страшной физической усталости и болезненных приступов стоило ей узнать, что кто-либо нуждается в общении с ней, беседе или помощи, как мгновенно в ней пробуждались силы и энергия пойти навстречу такому просителю и внести*» чужую душу просветление и отраду. До последних дней жизни, еще за четыре дня до смерти, уже коснеющим языком диктовала она письма с просьбами об устройстве судьбы разных бедных.